Открыть глаза, снова увидеть дорогую лепнину на потолке и ощутить холод из-за отсутствия огня в камине. Преодолев головокружение, приподняться на кровати и поморщиться от света, бьющего в глаза из окна. Еще долгое время сидеть, поджав под себя ноги, ощущая как кровь бьется в виски вместе с осознанием того, что это происходит уже девятый день. Она просыпается, открывает глаза и молча, сидит у себя на кровати, отчаянно пытаясь понять, что следует делать дальше. Какое-то время Алекто старалась следовать прежним бытовым ритуалам, которые она исполняла каждое новое утро в аду, силясь не сойти с ума. Душ, гребень для волос и только два платья на выбор. Оба черные. Кэрроу и по сей день надевала только похожие платья и проводила все время, запершись у себя в комнате. И она не делала ничего о чем хотелось бы говорить. Просто сидела в кресле с абсолютно прямой спиной со сложенными на коленях руками. Односложно отвечала на вопросы тех, кто желал ее навестить, и не проявляла личной инициативы. По правде говоря, ей хотелось… Ей ничего не хотелось. Каждый вечер, закрывая глаза, Алекто надеялась, что утром ей не придется открывать их и видеть все тот же яркий свет, ощущать тонкий шелк простыней, ласкающих кожу и, чувствовать как давят стены. Но каждый день это происходило снова и снова, снова и снова, снова и снова…
При соприкосновение теплых ног и холодного мраморного пола Алекто вздрогнула, как если бы она не знала раньше о том, что стоит идти только по ковру во избежание простуды, да и просто неприятных ощущений с самого утра. На цыпочках, девушка добралась до ванной, где и провела час, а может быть и больше, в попытке привести себя в безупречный вид. Зачем, если она все равно никого не принимала и не желала видеть? Просто безупречное внешнее состояние, давало девушке ощущение того, что все хорошо, все в порядке, все так, как должно быть. Иллюзия. Самообман. Но нельзя же требовать от шестнадцатилетней волшебницы, не пролившей ни единой слезы за все то время, что ее истязали, мучили и изводили, того, что она вот так просто переживет то, что ей довелось пережить. Каждый справляется со своими проблемами по-своему. И если Алекто решила солгать себе, чтобы наконец-то почувствовать себя в безопасности, это был ее выбор, но особенно интересным было то, что от этого выбора сегодня, она почувствовала дискомфорт.
Трудно сказать, что заставило девушку понять, что так не может продолжаться вечно. Она не может и не должна просыпаться каждое утро с шумом в голове и мечтать только о том, чтобы все это поскорее закончилось. Это не те мысли. Это мысли, которым следовало бы появляться в ее голове, когда она была на грани смерти, но все равно терпела, все равно ждала, все равно верила, если не в себя, то в своего брата. Теперь все было иначе. Теперь никто не посмеет тронуть ее и пальцем и не только, потому что она наравне со своим братом – последняя из Кэрроу, но еще и потому что они оба находились под защитой пожирателей смерти. Сомнительной защитой, но наличествующей. Осознание этого факта, осознание того, что нет больше нужды отчуждаться от реальности и уходить в мир собственных фантазий ради того, чтобы не сойти с ума окончательно и выжить, далось девушке с каким-то надрывом, с каким-то трудом. Расчесывая длинные черные волосы, Алекто вдруг откинула гребень из слоновой кости и ощутила непреодолимую тоску и отчаяние. Тяжесть времени, ужас произошедшего, неспособность взять себя в руки вдруг накатили на нее волной и полились из глаз слезами, которые Кэрроу и хотела бы остановить, но не могла, лишь бессильно размазывая их по бледному лицу. А за слезами были всхлипы, тихие причитания, боль и огромная слабость девочки, которая устала терпеть, что бы ни случилось. Устала изображать из себя сильную. И просто устала. И годы этой усталости лились у нее из глаз, освобождая душу от боли, грязи, отчаяния и безумия. Часы. Прошли часы прежде чем она смогла успокоиться, почувствовав почти физически облегчение, которого ждала так давно. А в след за ним пришла жажда, которую не утолило бы никакое количество воды. Только кровь. Жажда мести. Алекто поняла, что она хочет испачкать собственные белоснежные руки в чужой крови. И не в чьей-то, а в крови конкретного человека, которого девушка будет бить, истязать, мучить и доводить до исступления, но не давать ему умереть. Черта с два, это слишком легко для такого ублюдка. Она вырвет ему язык и выколет глаза, пустит ему кровь, а может быть даже, унизит иным способом, куда более болезненным и отвратительным. Особенно для мужчины.
Не нужно пафоса. Не нужно пафоса и громких речей о том, что человек, прошедший сквозь страдания становится не только сильнее, но и чище своею душой. Особенно если речь идет о шестнадцатилетней девочке. Быть может, начитавшись религиозных трудов, Вы полагаете, что роль мученицы это большая честь и лишь вынесшая все выпавшие на долю страдания, женщина может быть настолько чиста, чтобы удостоиться этого гордого звания. Если Вы считаете именно так, я с радостью покажу Вам, что значит быть мучеником. Каждый день мечтать о мести своему палачу, но не иметь возможности ее осуществить. Пытаться отвлечься от боли, но не делать и этого, потому что настоящая боль заполняет собою все вокруг и не оставляет возможности думать о чем-то еще. Желать смерти, как избавления, но не получать и ее. Так вот если после этого, Вы говорите, что-то о чистоте души, Вы очень сильно ошибаетесь, если не сказать грубее. Ни о какой чистоте, телесной и духовной речи идти не может. И поверьте мне на слово, ни один мученик никогда и ни за что не простит своего палача, если останется жив. И никакие слезы и причитания, разговоры и действия не помогут избавиться от гнетущего желания отомстить. И пока кровь некоего ублюдка не зальет пол и душу, не будет покоя ни днем, ни ночью. И Алекто ощущала это как никто другой. И она не боялась того, что ввергнет свое сердце во тьму, если отомстит. И она не боялась попадания в мифические места, обещанные тем, кто поступает дурно. Потому что не было такого места, где наказывали бы за справедливую месть и праведный гнев.
Отчего-то в поместье было очень много людей. Они сновали по коридорам, лестницам, заполняли маленькие гостиные и все шумели-шумели-шумели, обсуждая, что-то. Многие из них были пожирателями смерти, а иные были непонятно кем и непонятно, что здесь делали, но Алекто не ощущала себя вправе интересоваться положением вещей у первого встречного. Она желала поговорить с братом, которому должно было кратко ввести Кэрроу в курс дела. Девушка не ощущала жажду деятельности, но она уже чувствовала, что не может больше проводить время у себя в комнате. Это казалось чем-то неправильным и неприятным, а так как общение с большинством людей так же не казалось достойной альтернативой, Алекто хотела, чтобы ей тоже было чем заняться. И лучше, чтобы это занятие было напрямую связано с созерцанием трупа бывшего опекуна. Мысль об этом заставила девушку прибавить шагу, так что, временами она забывала здороваться с гостями, которые знали ее, но которых не знала сама Алекто. Коридор, еще один и повинуясь шестому чувству, Кэрроу распахивает дверь кабинета, позволяя себе войти туда без стука, что может быть, и неприлично, но зато так нужно. Здесь девушка застает своего брата в компании двух юных прелестниц, по которым и не скажешь, сколько им лет. Может быть восемнадцать, а может быть и двадцать пять. Неважно. Легкий, нетерпеливый взмах рукой.
- Оставьте нас, - вопросительные взгляды и тихое фырканье в ответ. Удивленный взгляд Алекто, которой было странно видеть, что в ее собственном доме, ее же смеют ослушиваться. Едва ли она думала о том, что ее вовсе не обязаны знать, учитывая, что последние несколько дней, Кэрроу не выходила из комнаты.
- Я сказала вон! – охрипший голос отразился от стен и поднялся к потолку, где и исчез вместе с эхом и мигом ретировавшимися девушками. Не ощутив ни злости, ни раздражения на несмышленых леди, Алекто сделала несколько шагов по направлению к брату.
- Я хочу его видеть, - без нажима, ровно и спокойно произнесла юная волшебница, скрестив руки на груди и глядя на брата исподлобья.