Ни для кого не станет новостью заявление о том, что судьба чертовски изобретательна, изобретательна настолько, что порой она придумывала такие повороты и ходы, что волосы на затылке дыбом вставали. Алекто, будучи пожирательницей смерти знала это как никто другой, но Мерлин тому свидетель, если бы кто-нибудь сегодня утром за чашкой кофе сказал ей, что она окажется в плену у своего же соратника и не сумеет убедить его в том, что она – не шавка Ордена, Кэрроу расхохоталась бы и окрестила собеседника умалишенным, коим он, к огромному сожалению Алекто, не являлся. Итак. Она оказалась в руках соратника, приятеля и давнего знакомого Антонина Долохова. И это, вопреки всем надеждам, был не ночной кошмар.
После удара ступефаем голова была тяжела, язык заплетался и по телу разлилась слабость совместно с неприятным ощущением беспомощности. Алекто искренне надеялась на то, что ощущение обманчиво и несколькими минутами позже она сможет освободиться и вдарить по Тони круцио, чтобы раз и навсегда научить его доверять словам тех, кто этого действительно заслуживает. Хотя, если быть до конца честной, то Кэрроу в ситуации подобной этой поступила бы аналогично. Не поверила бы словам Орденки, утверждающей, что она якобы представительница противоположного лагеря, в который по счастливой случайности входишь ты сам. Даже на словах это звучало довольно бредово, но у женщины не оставалось других вариантов, кроме как пытаться убедить Долохова в собственной правоте. Или, во всяком случае, протянуть время достаточно долго, чтобы превратиться обратно в саму себя и таки вдарить по Антонину круцио. Думать о том, что будет, если ей это не удастся, не хотелось, вероятно, еще и потому что Алекто очень хорошо знала, как Долохов умеет пытать. Он относился к разряду тех пожирателей смерти, которые получали садистское удовольствие от криков и агонии собственных жертв. И хотя самой Кэрроу это казалось отвратительным, она также с пугающей ясностью понимала, что на себе испытает умения мужчины, если не найдет способ вырваться.
Удар по лицу возвращает женщину к болезненной реальности, в которой нет времени для размышлений о том, что следует сделать, чтобы не пострадать. Поздно. Щека пылает и Алекто понимает, что это немногое из того, что ее ждет в ближайшие полчаса, или сорок минут, а может быть и меньше, потому что Кэрроу успела выпасть из временного отрезка. Все, что ей оставалось, молча надеяться на то, что время пройдет быстрее, чем ей думается, и она наконец-то примет свой истинный облик, чем и объяснит Долохову, что он ошибся. Совершил фатальную ошибку и едва не снял кожу (зная Тони и в буквальном смысле тоже) со своей соратницы.
- Черт… Долохов… Это же я… Кэрроу, Алекто Кэрроу… - еще одна ничтожная попытка обозначить положение вещей не возымела никакого действия и волшебница вдруг ощутила нечто не похожее ни на страх, ни на отчаяние, ни даже на ненависть. Она почувствовала злость. Лаву чистого, незамутненного ничем гнева, поднимающуюся по груди от живота и ударяющую разрядом молнии в глаза. Женщина понимала, что в некотором смысле виновата сама и все же не могла найти оправдание Долохову, который должен был хотя бы проверить слова своей пленницы. Почему? Да потому что о принадлежности Алекто к кругу пожирателей смерти могли только догадываться, но никак не знать наверняка. В противном случае, едва ли она смогла бы оставаться президентом международной конфедерации магов. Каким местом думал мужчина, было совершенно неясно. И Кэрроу пришла к однозначному выводу, что она преподаст ему жестокий урок, как только Долохов ее отпустит. Если, она, конечно, доживет до того момента, когда вновь примет свой истинный облик, что совсем не обязательно, когда ты находишься в руках у одного из жесточайших палачей среди пожирателей смерти.
Круцио не было неожиданностью. Круцио не было даже чем-то новым в подобной ситуации с разницей лишь в том, что Алекто испытывала его на себе единожды и по личной инициативе. Все, что касалось иных случаев, ограничивалось применением этого страшного заклинания на пленников, из которых требовалось выбить правду немедленно. Она помнила как они извивались под ее ногами, помнила как терпели сжав зубы, а затем лежали на полу и не находили в себе силы даже для того, чтобы двигаться. Забавный поворот. Сменить мантию палача на рясу мученицы. Упав на пол, Кэрроу пронзительно закричала и лишь секундами позже сжала зубы, не позволяя себе доставлять удовольствие Долохову, который умел входить в раж, и тогда никто и ничто не могло его остановить. Боль, наполняющая каждую отдельную часть тела, разрывала плоть и вынуждала изгибаться на полу подобно змее в поисках спасительного избавления. Алекто не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть, на глазах невольно проступили слезы, и из прокушенной губы струйкой лилась кровь. Кэрроу было открыла рот, чтобы закричать, как в один миг все закончилось и она обессилено закрыла глаза, позволяя соленым каплям слез заполнить уголки глаз и стечь дальше к вискам, чтобы секундой позже оросить грязный пол. Тьма, подступавшая к глазам, должна была принести облегчение, но оно все никак не наступало и через еще одну прожитую вечность, до Алекто донесся новый приступ боли, которая показалась не столь уж сильной по сравнению с той, что она испытала до этого. Кэрроу открыла глаза и впилась тяжелым, полубезумным взглядом в его очи. Неразборчивый шепот срывавшийся с окровавленных губ в скором времени перешел в единственную осмысленную фразу.
- …а пока, иди к черту…